|
15 июня ушел из жизни выдающийся российский ученый, специалист в области фундаментальных и клинических проблем онкогематологии, академик РАН Андрей Иванович Воробьев. Вся его долгая жизнь была посвящена служению медицине и людям. Воспоминаниями о своем учителе поделился член-корреспондент РАН Владимир Городецкий.
|
Сегодня, 25.06.2020 г.,10 дней, как из жизни ушел мой учитель – Андрей Иванович Воробьев. Учитель не только по почти полувековой совместной работе в медицине, но и по жизни. Он меня вырастил, можно сказать, выпестовал. Все эти дни постоянно вспоминаю совместно прожитое и пережитое. Странно, но даже сейчас не все могу передать на бумаге или рассказать. Но рассказывать надо, и не столько мне это нужно, сколько многим другим, кто не столь близко с ним работал. Я убежден, что А. И. Воробьев – личность историческая не только для отечественной медицины, но и для нашего общества в целом. Он велик и по свершениям профессиональным, и по своей гражданской позиции. Это был истинный сын своего Отечества, свой патриотизм доказывающий постоянно делами, а не словесными лозунгами.
За эти дни о нем многое было сказано (особенно на гражданской панихиде, но почему-то там не прозвучали слова представителей Гематологического центра) и написано, как на страницах газет, так и в социальных сетях интернета. Заново вспомнили фильмы о нем, его последние интервью. Публикуют отрывки из его лекций. Сказано много хороших и справедливых слов. Меньше всего мне хочется перечислять его должности, звания, ордена и медали. Скажу только, что все они заслужены ежедневным самоотверженным трудом, свидетелем которого я был на протяжении многих лет.
Познакомился я с А. И. Воробьевым в конце декабря 1970 г. 17 декабря в Центральной клинической больнице МПС, где тогда базировалась кафедра, оперировали ее заведующего – академика АМН, профессора Иосифа Абрамовича Кассирского. Так получилось, что кем-то я был выбран в качестве врача, у которого в это дежурство был только один пациент – и им был И. А. Кассирский. И хотя у меня за плечами был двухлетний опыт работы в мордовской глубинке, четыре года работы цеховым терапевтом в крупной медсанчасти ведущего оборонного предприятия страны, как анестезиологу мне был всего год. Возможно, поэтому, когда мой пациент проснулся от постнаркозного сна и спросил: «Вы кто?», я назвался.
– Вы участвовали в операции?
– Нет. Я пришел, когда она уже закончилась.
– И что мне сделали?
– Наложили гастростому.
И повисла тяжелейшая тишина. Я покрылся холодным потом. Идиот! Он же все понял. Как я мог! Эти минуты его молчания для меня длились часами, и я их помню всю жизнь. Иосиф Абрамович лежал с закрытыми глазами, потом открыл и спокойно спросил:
– Что вы читаете?
– Справочник анестезиолога.
– Для меня это новая специальность. Когда от вашего наркоза полностью проснусь, можно будет посмотреть?
– Да, конечно.
Я перевел дух, и дежурство продолжилось. Это был четверг, в субботу я с ним провел все сутки. В понедельник я с ним переехал в так называемую спецтерапию, где были одноместные палаты с тамбуром. К И. А. Кассирскому в эти дни потоком шли посетители, он, надо честно сказать, не всех привечал, так что я всегда выходил и предварительно спрашивал, кто и с какой целью, докладывал ему и в зависимости от его решения пропускал. Так и в этот день, во второй его половине постучали в дверь палаты, я вышел. Стоит высокий, рано начавший лысеть человек и с ним – маленькая хрупкая женщина.
– Мы к Иосифу Абрамовичу.
– Как сказать, кто вы?
– Андрей Иванович Воробьев и Марина Давыдовна Бриллиант.
– Хорошо.
Возвращаюсь, докладываю И. А. Он сразу встрепенулся, приподнялся на подушке.
– Так. Это мой лучший ученик. Пускай идут.
Я набрался наглости, предупредил посетителей, что академик еще слаб и не более 20 минут. И сам вышел. Спустя полчаса посетители не уходили. Вошел и не успел ничего сказать, как И. А. сказал:
– Еще 10 минут, и мы расстанемся.
Я снова вышел. Действительно, через 10 минут посетители вышли, сказали мне:
– До свиданья. Вы будете у него всю ночь?
– Да.
– Хорошо.
Я вернулся в палату. Академик явно устал, но лежал очень довольный. Спустя какое-то время И. А. стал сам мне рассказывать про этих посетителей, было видно, что он рад их приходу. Так я узнал, как И. А. Кассирский обратил свое внимание на молодого А. И. Воробьева, как тот его спасал в тяжелой медицинской ситуации, и многое другое.
Спустя несколько дней я на сидячей каталке вывозил И. А. к машине, которая отвезла его домой. Когда помогал ему перейти с кровати на каталку, он тихо сказал: «Умирать буду дома».
21 февраля 1971 г. И. А. Кассирский скончался, завещав кафедру А. И. Воробьеву. И осенью 1971 г. А. И. Воробьев практически каждый день проводил утренние терапевтические конференции, которые длились намного больше, чем наши хирургические. Поэтому я, если не был занят в операционной, всегда поднимался на седьмой этаж и слушал их дискуссии или лекции сотрудников кафедры. Особенно интересно было слушать А. И. Воробьева и Л. И. Идельсона. Очень доходчиво разъяснял тонкости электрокардиографии В. В. Пашков. Помню, как меня поразила лекция А. И. Воробьева об опухолевой прогрессии.
По вторникам утренние конференции были общие, вел их главный врач, и рядом сидели два профессора – руководители кафедр – А. И. Воробьев и В. А. Иванов (позже – Ф. Н. Ромашов). Как правило, руководитель хирургической кафедры сдающему дежурство врачу вопросов не задавал, а А. И. Воробьев всегда слушал внимательно, уточнял и очень был доволен, если ему показывали снятые по дежурству ЭКГ или рентгеновский снимок, не говоря уже об анализе крови. Чего греха таить, сдавать дежурство по вторникам не все доктора шли уж очень охотно, а мне было даже интересно. Но все-таки неожиданно для меня ранней осенью 1975 г. ко мне подошла заведующая гематологическим отделением Валентина Ивановна Коновалова и сказала, что А. И. Воробьев хочет со мной поговорить. О чем? Не знаю. Я пошел. Было начало сентября, бабье лето. М. Д. Бриллиант сидела на диванчике, сначала общий разговор: что кончали, семья-дети, чем интересуюсь. Затем главное.
– У нас вам есть предложение. Видели, наверное, в кабинете переливания крови в углу стоит аппарат.
– Да, стоит какая-то бандура.
– Ничего себе бандура. Это американский аппарат – сепаратор клеток крови. Всего третий аппарат в стране, первый – в Онкоцентре, другой − в Институте биофизики. Не хотите им заняться?
– Но я же анестезиолог!
– Ну и что? Вы молодой, сил много. Нам очень нужно запустить его в работу. Сделать с помощью этого аппарата можно многое. Подумайте. Съездите в Онкоцентр. Я договорюсь. С вашим начальством тоже поговорю.
– Хорошо. Можно посмотреть документацию?
– Она на английском языке.
– Ничего, мне помогут.
Так началась моя уже плотная, практически каждодневная работа с А. И. Воробьевым. Я почитал инструкции к аппарату, съездил после договоренности А. И. с заведующей отделом переливания крови Онкоцентра Л. Н. Буачидзе к ним в институт, посмотрел, как они проводят терапевтический и донорский цитаферез. В ноябре 1975 г. при самом активном участии сотрудника Института биофизики Г. Д. Селедовкина уже у себя провели первые цита- и плазмаферезы у гематологических больных. Все это происходило под постоянным благожелательным контролем А. И. Воробьева, к которому я обращался с самыми различными вопросами, зачастую немедицинского характера. Меня же моя новая не анестезиологическая деятельность так увлекла, что я пошел в Центральную медицинскую библиотеку с целью почитать, как и зачем применяют эту новую технику за пределами нашей страны. Оказалось, что намного чаще сепаратор клеток крови использовали в целях донорского цитафереза, в частности для получения терапевтической дозы концентрата тромбоцитов от одного донора за одну процедуру. Вернулся в клинику, рассказываю А. И., он говорит: «Что нам мешает делать донорский тромбоцитаферез?» Говорю, что мы больница, не институт и не станция переливания крови, и такая процедура отсутствует в списке разрешенных манипуляций у доноров. Пообсуждали, и спустя пару дней А. И. Воробьев направил меня к Б. Г. Проховнику – полковнику медслужбы, главному врачу ЦСПК МПС. Прихожу к нему. Далее дословно: «Ты от Андрея Ивановича? Если от кого другого, я бы с тобой и разговаривать не стал. А с ним я работать буду. Сейчас все твои проблемы решим». И действительно, в течение получаса мы выработали алгоритм работы клиники и СПК с донорами (обследование, транспортировка, оплата, контроль состояния доноров). Этот конкретный пример я привожу, чтобы показать, что уже тогда имя А. И. Воробьева открывало любые двери. Мы начали проводить донорский тромбоцитаферез, всем клиницистам очень понравилось, особенно хирургам, т. к. под защитой переливаемого донорского концентрата тромбоцитов спленэктомия у больных апластической анемией проходила с минимальной кровопотерей. Однако нас поджидала другая напасть − заканчивались системы к сепаратору, и, кроме этого, разделительная чаша сепаратора, которая подвергалась автоклавированию после каждой процедуры, пошла трещинами, что было очень рискованно для доноров. Купить новые системы тогда было нереально, разделительную чашу – тем более. Что делать? Я снова отправился в ЦМБ и нашел несколько статей, описывающих проведение трехкратного тромбоцитафереза по прерывистой методике. С этим я уже по протоптанной дорожке опять пришел к Б. Г. Проховнику и изложил ему свои идеи. Он выслушал, вызвал инженера (к сожалению, не помню его фамилию, а ведь он все и решил, сказав, что у них есть такая рефрижераторная центрифуга и что он готов предоставить ее, если главный врач прикажет). Опять прозвучало: «Это же для Андрея Ивановича, а он ерундой не занимается». Оставалось достать сдвоенные стерильные пластикатные контейнеры. Их производство тогда еще только начиналось в объединении «Синтез» (Курган). Практически весь 1976 и до середины 1977 г. мы работали на контейнерах ручного производства Ленинградского общества глухих, стерилизуя их в Институте биофизики. И там впереди нас шла фраза «Андрей Иванович просил», которая ни разу не подвела.
Так рождалась отечественная технология получения терапевтической дозы концентрата тромбоцитов от одного донора за одну процедуру методом четырехкратного (в отличие от зарубежных исследователей) тромбоцитафереза.
Благодаря этой технологии мы перестали зависеть от зарубежных поставок расходных материалов. Очень быстро стали работать в постоянном режиме, усилиями А. И. Воробьева нам выделили большое помещение, дали специальный штат, и дело стало почти рутинным. По совету А. И. Воробьева я начал собирать литературу, систематизировать и анализировать получаемый материал и его публиковать. Но жизнь и здесь внесла поправки. 1978 г. был для меня очень тяжелым. Очень трудно рождался у меня сын, буквально через месяц после его рождения скончался мой папа. От этих противоречивых событий я, как сейчас понимаю, впал в депрессию, жил на автомате, без эмоций и каких-либо инициатив.
Весной 1979 г., выходя из библиотеки, где я брал книги на дежурство, сталкиваюсь на лестнице с А. И. Воробьевым.
– Что-то я вас редко вижу.
– Да так, работаю.
– Знаете, я вам хочу сказать. Если человек, способный подняться на новый уровень, не делает этого, он не остается на прежнем, а опускается ниже. Подумайте и приходите ко мне через неделю.
Я и сейчас помню то чувство ущемленного честолюбия, которое меня охватило. Вечером следующего дня дома нашел все свои заброшенные материалы и приступил к написанию диссертации. Уверен, что если бы не эти слова А. И. Воробьева, которые меня буквально перевернули и встряхнули, не было бы дальнейшей моей карьеры.
Не буду описывать здесь, как тяжело проходило мое утверждение в качестве соискателя, затем – тяжелейшая апробация в конкурирующем учреждении (тогда ЦОЛИПК конкурировал с кафедрой, тем более что кафедра никогда трансфузиологией не занималась, а здесь какой-то самозванец предлагает не апробированную и не входящую ни в какие нормативно-технические документы технологию). Скажу только одно – выручало меня то, что моим руководителем был А. И. Воробьев. Его авторитет был настолько весом, а предлагаемое нами дело было настолько актуально и жизненно необходимо, что перед ним не устояли все аргументы моих оппонентов.
В январе 1982 г. я успешно защитил кандидатскую диссертацию, спустя некоторое время был назначен руководителем отделения анестезиологии и реанимации ЦКБ № 2 МПС. К этому времени в реанимационном отделении уже пару лет функционировал отдельный двухместный блок для гематологических больных. Там мы проводили терапевтический плазмаферез при миеломной болезни, впервые провели его у больных с рассеянным склерозом и синдромом Гийена–Барре, начинали вырабатывать тактику интенсивной терапии сепсиса у гематологических больных в состоянии миелотоксического агранулоцитоза и тромбоцитопении. Естественно, все это делалось при непосредственном участии А. И. Воробьева и его неизменной помощницы М. Д. Бриллиант.
В апреле 1986 г. грянула Чернобыльская катастрофа. И оказалось, что единственным в стране учреждением, владеющим не на словах, а на деле эффективной технологией получения концентрата тромбоцитов в терапевтической дозе от одного донора, получаемой на отечественном оборудовании и легко тиражируемой, является кафедра гематологии, руководимая А. И. Воробьевым. По решению Минздрава СССР все крупные СПК Москвы работали по нашей технологии. От тромбоцитопенической кровоточивости не погиб ни один пострадавший при аварии на ЧАЭС. Думаю, что именно результаты этой работы послужили весомым основанием присуждения коллективу специалистов (руководитель – А. И. Воробьев) Государственной премии СССР (1987 г.).
Не помню точно, но кажется, осенью 1987 г. Андрей Иванович был назначен директором Центрального ордена Ленина Института переливания крови (ЦОЛИПК). Очень скоро он пригласил перейти работать во Всесоюзный гематологический научный центр (ВГНЦ − так было изменено прежнее название Института) своих учеников. В. Г. Савченко стал руководителем гематологического отделения, Е. В. Домрачева организовала цитогенетическую лабораторию, Е. Ю. Варламова − иммунохимическую, Л. Ю. Тихонова возглавила клинико-диагностическую лабораторию. Я был избран по конкурсу на должность заведующего отделением анестезиологии, реанимации и интенсивной терапии, которое еще предстояло создать (была только анестезиологическая группа при хирургическом отделении).
01.09.1988 г. начался новый этап в нашей совместной работе. Никого, кроме А. И. Воробьева, я на новом месте работы не знал. Отношение ко мне было, мягко говоря, ревнивое – кандидат наук занял профессорскую должность, по мнению некоторых это было «не по рангу». Для многих было удивительным, что на ежедневных утренних конференциях, которыми начинался каждый рабочий день клиники, от А. И. Воробьева больше всех доставалось мне и сдающим дежурство анестезиологам. Но после «трепки» меня почему-то не увольняли. К концу года мы были уже готовы переезжать в новый корпус, но 07.12.1988 г. случилось Спитакское землетрясение в Армении. Мы вылетели в Ереван 08.12.1988 г. На большом транспортном самолете АН-22 мы везли с собой не только запасы свежезамороженной плазмы, но и мобильную станцию заготовки плазмы, сделанную на базе обычного автобуса. Все это было организовано А. И. Воробьевым в течение нескольких часов, после того как по медицинским каналам мы узнали об истинном масштабе этой трагедии.
Работая в Ереване, мы практически ежедневно созванивались с А. И. Воробьевым (Ю. Н. Андреев или я), докладывая ему обстановку, наши нужды или предложения. Именно по его настоятельному совету, не прекращая практической работы, преимущественно в ночное время, была написана Временная инструкция МЗ СССР по лечению синдрома длительного сдавливания. Она была с оказией отправлена в Москву и сразу же опубликована. При оказании помощи пострадавшим при Спитакском землетрясении впервые в мире десяткам больным при развитии острой почечной недостаточности была применена технология проведения раннего терапевтического плазмафереза с замещением удаляемого объема донорской свежезамороженной плазмой. Мы не ампутировали ни одну конечность, а сочетание плазмафереза и гемодиализа позволило сократить длительность ОПН. С подачи А. И. Воробьева решением Правительства Армении на базе Института хирургии в Ереване был организован Республиканский центр интенсивной терапии краш-синдрома, куда поступали больные из пострадавших регионов Армении.
Что лежало в основе нашей достаточно эффективной работы? Конечно и прежде всего – научное обоснование. И вот здесь, по моему глубокому убеждению, проявилось величие А. И. Воробьева, его способность сквозь мишуру обыденности разглядеть главное, реализовать его и сделать достоянием всех. Глубокое понимание значимости синдрома диссеминированного внутрисосудистого свертывания в патогенетической цепочке развития различных критических ситуаций (от острой массивной кровопотери до сепсиса и инфаркта миокарда) на практике привело к созданию выездной гематологической бригады, которая успешно купировала кровотечение в родах и существенно сократила проведение операций экстирпации матки. И необходимость антикоагулянтной терапии при инфицировании COVID-19, всеми признанная сегодня, вытекает из этой же концепции.
Думаю, что дальнейшая наша работа (А. И. Воробьева – директором в Гемцентре, министром здравоохранения в первом Правительстве России, народным депутатом, моя – его заместителем в Гемцентре с 1996 по 2011 г.) не нуждается в столь подробном описании, она проходила на глазах всех, и пускай оценку ей дают другие. Я же только хочу в заключение предложить следующее: НМИЦ гематологии должен выступить инициатором переименования и должен называться – НМИЦ гематологии и трансфузиологии имени А. И. Воробьева. Никто так не заслужил этого, как А. И. Воробьев. Светлая ему память!
Сайт, посвященный академику Андрею Ивановичу Воробьеву www.aivorobiev.ru.